Неточные совпадения
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «—Алина»! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
Ей-богу,
сцена из романа…» —
«А это дочь моя, Татьяна». —
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто брежу я во сне…
Кузина,
помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да,
помню,
помню. Где же он?» —
«В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
— Милый Борис! — нежно говорила она, протягивая руки и маня к себе, —
помните сад и беседку? Разве эта
сцена — новость для вас? Подите сюда! — прибавила скороговоркой, шепотом, садясь на диван и указывая ему место возле себя.
Помню (так как я
помню все это утро до мелочи), что между нами произошла тогда прегадкая, по своей реальной правде,
сцена.
— Ах, mon ange! — воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. — Je suis charmee! [Я восхищена! (фр.)] Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как идет к вам это полотняное платье… Вы походите на Маргариту в «Фаусте», когда она выходит в сад.
Помните эту
сцену?
Что было и как было, я не умею сказать; испуганные люди забились в углы, никто ничего не знал о происходившем, ни Сенатор, ни мой отец никогда при мне не говорили об этой
сцене. Шум мало-помалу утих, и раздел имения был сделан, тогда или в другой день — не
помню.
Помню еще, что сын владельца музея В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший в свое время успех на
сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер в начале этого столетия. Его знали под другой, сценической фамилией, а друзья, которым он в случае нужды помогал щедрой рукой, звали его просто — Вася Днепров.
Ему казалось, что стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта
сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не
помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
По нашему мнению, вся эта
сцена очень близко подходит к той
сцене в «Ревизоре», где городничий ругает купцов, что они не
помнят, как он им плутовать помогал.
Между тем Тыбурций быстро отпер входную дверь и, остановившись на пороге, в одну секунду оглядел нас обоих своими острыми рысьими глазами. Я до сих пор
помню малейшую черту этой
сцены. На мгновение в зеленоватых глазах, в широком некрасивом лице уличного оратора мелькнула холодная и злорадная насмешка, но это было только на мгновение. Затем он покачал головой, и в его голосе зазвучала скорее грусть, чем обычная ирония.
В эту минуту я ни в чем не отдавал себе отчета, и если теперь я
помню все детали этой
сцены, если я
помню даже, как за окном возились воробьи, а с речки доносился мерный плеск весел, — то это просто механическое действие памяти.
Студент, слушавший их внимательно, при этих словах как-то еще мрачней взглянул на них. Занавес между тем поднялся, и кто не
помнит, как выходил обыкновенно Каратыгин [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — русский актер-трагик, игра которого отличалась чрезвычайным рационализмом.] на
сцену? В «Отелло» в совет сенаторов он влетел уж действительно черным вороном, способным заклевать не только одну голубку, но, я думаю, целое стадо гусей. В райке и креслах захлопали.
Липутин
помнил револьвер и еще весь трепетал от бывшей
сцены; но ответ как-то сам вдруг и неудержимо соскочил с его языка...
Я именно слышал, как она сказала: «простите».
Сцена была очень быстра. Но я решительно
помню, что часть публики уже в это самое время устремилась вон из зала, как бы в испуге, именно после этих слов Юлии Михайловны. Я даже запоминаю один истерический женский крик сквозь слезы...
— Потому что после смерти Егора Егорыча прошло всего только шесть месяцев, и Сусанна, как,
помнишь, на
сцене говорил Мочалов, башмаков еще не износила […башмаков еще не износила… — слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846), акт 1-й.], в которых шла за гробом мужа.
Как я пробормотал
сцену, уж не
помню; подходит он ко мне, лица человеческого нет, зверь зверем; взял меня левой рукой за ворот, поднял на воздух; а правой как размахнется да кулаком меня по затылку как хватит…
Года два назад, что отлично
помнил и Егорушка, Соломон в N. на ярмарке, в одном из балаганов, рассказывал
сцены из еврейского быта и пользовался большим успехом. Напоминание об этом не произвело на Соломона никакого впечатления. Ничего не ответив, он вышел и немного погодя вернулся с самоваром.
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий,
Глядит в восторге с высоты галерки
На
сцену, где Далматов и Бурлак-Андреев,
Козельский, Писарев, и Глама, и Киреев,
Где Южин, юноша тогда, с студенческой скамьи
Уж крылья расправлял могучие свои,
И
помню я ее в тяжелые годины,
Когда она была еще так молода,
Но в волосах снежились горькие седины,
Свидетели борьбы, и горя, и труда.
До третьего акта ей нечего было делать, и ее роль гостьи, провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была постоять у двери, как бы подслушивая, и потом сказать короткий монолог. До своего выхода, по крайней мере часа полтора, пока на
сцене ходили, читали, пили чай, спорили, она не отходила от меня и все время бормотала свою роль и нервно
мяла тетрадку; и, воображая, что все смотрят на нее и ждут ее выхода, она дрожащею рукой поправляла волосы и говорила мне...
Треплев. Нет, мама. То была минута безумного отчаяния, когда я не мог владеть собою. Больше это не повторится. (Целует ей руку.) У тебя золотые руки.
Помню, очень давно, когда ты еще служила на казенной
сцене — я тогда был маленьким, — у нас во дворе была драка, сильно побили жилицу-прачку.
Помнишь? Ее подняли без чувств… ты все ходила к ней, носила лекарства, мыла в корыте ее детей. Неужели не
помнишь?
Я
помню, что было очень много презабавных
сцен, что зрители очень много смеялись и что А. Д. Курбатов играл ученого немца с удивительным совершенством; вообще спектакль был слажен очень хорошо, и публика осыпала его громкими рукоплесканиями и единодушными, горячими похвалами.
Я
помню, что Кокошкин предлагал ему чрез меня принять участие в наших спектаклях, а именно: сыграть роль Верхолета в «Хвастуне» Княжнина, роль, которую он некогда игрывал с успехом, Ильин отвечал мне, что российскому статскому советнику, по его мнению, неприлично выходить на
сцену, но что он благодарит за приглашение и очень будет рад посмотреть наш спектакль.
Последнего, конечно, знает и теперь почти весь партер и
помнит, как он, уже и в старости, читал свои роли и на
сцене и в салонах!
Публика
помнит, что Сосницкий, Щепкин, Мартынов, Максимов, Самойлов в ролях этих авторов не только создавали типы на
сцене, что, конечно, зависит от степени таланта, но и умным и рельефным произношением сохраняли всю силу и образцового языка, давая вес каждой фразе, каждому слову. Откуда же, как не со
сцены, можно желать слышать и образцовое чтение образцовых произведений?
Мы
помним и петербургскую и московскую
сцены в блестящем периоде их деятельности, начиная со Щепкина, Каратыгиных, до Самойлова, Садовского.
В том же году Загоскин сделал из своей повести «Тоска по родине» оперу того же имени, а Верстовский написал для нее музыку. Она была дана 21 августа 1839 года. Опера не имела успеха и очень скоро была снята с репертуара. Я не читал либретто и не видал пиесы на
сцене, но слышал прежде некоторые нумера музыки и
помню, что они нравились всем.
Но зато как проникновенно они говорили о «святом искусстве» и о
сцене!
Помню один светлый, зеленый июньский день. У нас еще не начиналась репетиция. На
сцене было темновато и прохладно. Из больших актеров пришли раньше всех Лара-Ларский и его театральная жена — Медведева. Несколько барышень и реалистов сидят в партере. Лара-Ларский ходит взад и вперед по
сцене. Лицо его озабочено. Очевидно, он обдумывает какой-то новый глубокий тип. Вдруг жена обращается к нему...
— Виноват. Ничего не слышу… Громче! — Он подходит ко мне вплотную. — Вот как надо это произносить… — И горловым козлиным голосом он выкрикивает на весь летний сад: — О Марк Великолепный, твое повеление… Вот как надо…
Помните, молодой человек, бессмертное изречение одного из великих русских артистов: «На
сцене не говорят, а произносят, не ходят, а выступают». — Он самодовольно оглядел кругом. — Повторите.
Не
помню, кто играл Кремнева, отставного солдата; но и эта роль, впрочем очень выгодная и благодарная на
сцене, была исполнена довольно удачно.
К сожалению, я
помню только одну курьезность: там было сказано, что такого-то года и числа будет представлена «притворными» актерами драма в 3 действиях г-на Ильина [Ильин Николай Иванович (1777–1823) — драматург; его драма «Лиза, или Торжество благодарности» впервые представлена на петербургской
сцене в 1802 г., вышла из печати в 1803 г.]: «Лиза, или Торжество благодарности».
Я
помню, что играл Старорусина, отставленного с екатерининским мундиром, в военном сюртуке Кикина, бывшего тогда флигель-адъютантом, и что я в первый раз и без всякой надобности явился на
сцене в шпорах.
Бывало, лишь только раздастся музыка увертюры, я начинаю дрожать, как в лихорадке, от внутреннего волнения; часто я приводил в страх моих товарищей-актеров, не знавших еще за мной этих проделок; но с первым шагом на
сцену я был уже другой человек,
помнил только представляемое мною лицо, и многочисленная публика для меня не существовала: я играл точно так, как репетировал роль накануне, запершись в своей комнате…
Помню и более житейский мотив такой усиленной писательской работы. Я решил бесповоротно быть профессиональным литератором. О службе я не думал, а хотел приобрести в Петербурге кандидатскую степень и устроить свою жизнь — на первых же порах не надеясь ни на что, кроме своих сил. Это было довольно-таки самонадеянно; но я верил в то, что напечатаю и поставлю на
сцену все пьесы, какие напишу в Дерпте, до переезда в Петербург.
В Кочкареве я,
помню, не сразу признал его, когда на
сцену ввалился кругленький господин в темно-русом парике, вицмундире и в белых брюках.
Дообеденные часы я, как страстный любитель
сцены, провел в Михайловском театре на какой-то французской пьесе, мною еще не виданной.
Помню, сбор был плохой. В буфетах тогда можно было иметь блины, и я спросил себе порцию в один из антрактов.
— Вы все
сцену из"Кина"
помните!..
Помните, как в романе «Его превосходительство Е… Ругон» характерна
сцена при дворе Наполеона III в Компьене, где он, наверно, не бывал.
Как два раненые зверя в клетке, мечемся мы из одного конца комнаты в другой, смотрим друг на друга разбегающимися глазами и снова бегаем взад и вперед. Не
помню, сколько времени проходит, но меня неожиданно огорошивает собственное мое имя, произнесенное где-то за глухой стеной. Едва не сбив с ног моего коллегу, несусь на
сцену с оторопелым видом и нелепыми движениями.
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о
сцене, вышла замуж за одного молоденького офицера, друга детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и в то же время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что,
возомнив себя вполне законченным прекрасным актером, решил, что учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли в один из лучших театров столицы.
Как теперь,
помнит он
сцену прощания на крыльце: дрожащую, благословляющую руку и полные слез прекрасные глаза, устремленные на него с невыразимой нежностью.
Он не
помнит, чтобы когда-нибудь у них доходило до крупного спора, до
сцены, до размолвки. Да он и не позволил бы себе действовать круто, выказывать право на авторитет мужа. Это хорошо для невоспитанных и неумных людей.
Николай Леопольдович, между тем, не
помня себя, выскочил из двери квартиры Гариновой, а затем из подъезда, и бросился в свою коляску. Только свежий сентябрьский воздух заставил его опомниться. Он с омерзением к самому себе припомнил только что пережитую
сцену.
— Это в последний раз! — прошептал он. — Но
помни, Надя… когда ты почувствуешь, что ты на краю того оврага, куда так легко скатиться на
сцене…
помни, что у тебя остался товарищ… только товарищ, Иван Заплатин. Пошли за ним, когда еще не поздно.